Основная цель семьи, по Кузнецову, — это общность и продолжение. Жизнь, не имеющая корней, так же ужасна и пуста, как жизнь, не имеющая продолжения. И в этом смысле не так важны детали (кто кому сын, а кому — племянник) или такие мелочи, как супружеская верность. Родовая, кровная связь оказывается мощнейшим источником тепла и света, она наполняет жизнь смыслом и сама по себе служит её оправданием.Идея скорой и неизбежной смерти семьи в её нынешнем виде впервые замаячила на интеллектуальном горизонте в 20-е годы двадцатого века, а к 60-м достигла статуса common knowledge — общего места, настолько очевидного, что вроде бы даже не требующего дополнительного обоснования. Становление института гомосексуального брака, феномен одиночного родительства, дети из пробирки, легализация так называемых открытых отношений и прочие вещи, раньше не то что невозможные — попросту немыслимые, сегодня воспринимаются как вариант нормы, а заодно — как первые (или, напротив, последние?) аккорды реквиема по традиционному укладу в этой сфере.
Десять лет назад Сергей Кузнецов был кинокритиком, а сейчас пишет книги и руководит собственным агентством SKCG, которое занимается разработкой контента и работой в социальных медиа. Сергей поменял точку сборки, и дела идут отлично. Если одному из наших парней это удалось, так почему бы и нам не попробовать?
Именно эта странная промежуточная ситуация, когда большая часть населения планеты пока ещё продолжает жить в рамках классических семейных моделей, но при этом смертный приговор им как бы уже подписан и не подлежит обжалованию, парадоксальным образом стимулирует интерес к теме семьи и рода. Именно этим объясняется, в частности, появление в последние годы в литературе такого количества самых удивительных разновидностей семейных саг — от пародийного «Какое надувательство!» Джонатана Коу до философско-космологических эпосов Владимира Шарова, от наивного «Тот, кто знает» Александры Марининой до ложноклассических «Поправок» Джонатана Франзена, от трагического «Среднего пола» Джеффри Евгенидиса до ёрнических и ниспровергательных «Плоти и крови» Майкла Каннингема. Все эти (и многие, многие другие) книги, написанные в жанре семейной хроники, в действительности пытаются наполнить новым вином старые мехи, очертить границы непознанной территории и — да, как обычно — деконструировать или реабилитировать старые ценности.
В этом контексте роман Сергея Кузнецова «Хоровод воды», выпущенный в начале октября знаменитой редакцией Елены Шубиной (в рамках АСТ), — это значительный шаг одновременно и вперёд, и назад. Глубоко традиционный и в то же время совершенно новаторский по форме, он и к проблеме семьи подходит точно так же: традиционно и вместе с тем по-новому.
В центре романа, как водится, семья. Другое дело, что семьёй эту совокупность людей можно назвать с очень большой долей условности: некоторые её члены едва ли подозревают о своём родстве, другие, очевидно, этим родством пренебрегают, а прорастающие в прошлое ветки (или скорее корни) и вовсе существуют параллельно, нигде не пересекаясь между собой.
В наши дни в сегодняшней суматошной Москве существуют несколько двоюродных или сводных братьев и сестёр, их семьи, друзья и близкие — мужчины и женщины в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Никита Мельников — мелкий бизнесмен, он зарабатывает на жизнь производством аквариумов. У Никиты есть жена Маша — бесплодная, а оттого несчастная, депрессивная и уходящая от своей беды в странные видения: Маша умеет слышать голоса из прошлого, в ней живут люди, оставшиеся бездетными в прошлом, умершие, не оставив наследников, и оттого воплотившиеся в ней, Маше. А ещё у Никиты есть любовница — юная, полная жизни Даша, тянущая Никиту не то в небо, не то в омут, и сводный брат — внебрачный сын его отца, спившийся художник Саша Мореухов — в прошлом звезда своего поколения, а нынче профессиональный разрушитель собственной личности и жизни. У Саши и Никиты есть двоюродная сестра Аня (или Эльвира, как назвала её бабушка, татарка-снайперша, героиня войны) — продавщица в торговом центре и бывшая пловчиха, убеждённая одиночка, с недоверием относящаяся к мужчинам и привыкшая всю жизнь строить с расчётом только на собственные силы. А у Ани есть трёхлетний сын Гоша, больше всего на свете любящий оружие и войну, и двоюродная сестра по матери — странная девушка Римма, живущая в выдуманном двумерном мире аниме, не приемлющая собственное тело и не способная причислить себя ни к племени женщин, ни к роду мужчин… Все они живут порознь, не строя отношений друг с другом, но при этом каждую минуту ощущая незримую связь с остальными. От каждого из этих людей тянутся горизонтальные нити — к друзьям, подругам, коллегам, любовникам и нити вертикальные — в глубь времени, в прошлое.
Как совпасть со временем? Прозаик Владимир Шаров накануне выхода своего трёхтомника рассказывает о том, что пишет от руки, потому что не умеет печатать на компьютере, и делится тем, как он пишет…
Там, в прошлом, на одну ветку ниже, располагаются их родители — физики-лирики, геологи-романтики, поэты-шестидесятники, служащие-смиренники. А ещё глубже — раскулаченные крестьяне, перековавшиеся в большевиков аристократы, разочарованные мистики… Ниточки уходят ещё дальше, а узелки на них оборачиваются то пугающей фольклорной сказкой, то аллюзией на киплинговского «Кима», то парафразом «Великолепной семёрки» в декорациях гражданской войны, то мистикой, то научной фантастикой… Повествование, как эстафетная палочка, переходит от одного героя к другому, голоса рассказчиков смешиваются, перетекают друг в друга, то сливаются в хор, то разделяются на отдельные рукава-русла.
Нанизанные на метафору воды — то тёмной, страшной, населённой всякой нечистью (как в алкогольных видениях Саши), то бытовой и рабочей (как в аквариумах Никиты), то загадочной и эротичной (как влага, проступающая на Дашином теле в момент оргазма) — эпизоды романа плавно, как в водовороте, кружат вокруг одной-единственной идеи.
Основная цель семьи, по Кузнецову, есть общность и продолжение. Жизнь, не имеющая корней, так же ужасна и пуста, как жизнь, не имеющая продолжения. Не случайно так мучается Никитина жена, детдомовка Маша, лишённая и укоренённости в предках, и развития в детях. И в этом смысле архетипическая семья с рекламного билборда, прославляющего достоинства стирального порошка или ипотечного кредита (подтянутый папа, женственная мама, двое опрятных деток и моложавые бабушка с дедом), действительно исчерпала себя: она мало что может дать сегодняшним людям, и без того опутанным и перегруженным всякого рода связями и социальными отношениями. Другое дело — семья в библейско-родовом смысле слова: образуя незримую грибницу-ризому, она пронизывает самые разные слои времени и пространства, объединяя совершенно вроде бы чужих друг другу людей и каждого из них подпитывая энергией общего корня. И в этом смысле уже не так важны конкретные родственные связи (кто кому сын, а кому — племянник) или такие мелочи, как супружеская верность. Родовая, кровная связь оказывается мощнейшим источником тепла и света, она наполняет жизнь смыслом и сама по себе служит её оправданием и объяснением.
Сказать, что подобный взгляд на вопрос семьи так уж необычен, нельзя: во многом Кузнецов вольно или невольно следует за Владимиром Шаровым — пожалуй, главным и самым последовательным носителем идеи рода в нашей сегодняшней литературе. Однако если у Шарова мистическая общность людей одной крови воспринимается скорее как проклятие, как бремя, гнущее человека к земле, то для Кузнецова его «новая семейность» (назовём подобную концепцию этим условным термином, до тех пор пока кто-то не придумает лучшего) — дар свыше, благословение и шанс на бессмертие. А заодно и самый светлый и оптимистичный из всех возможных взглядов на роль семьи в том дивном новом мире, который настанет буквально послезавтра. Если ещё не настал.
Related posts:
